Город
Часть третья
Дом был настолько старым, что казалось, будто он дышит. И его дыхание наполнено древесной пылью, клубящейся в столбиках солнечного света. Пыль мягко мерцала и шевелилась, то слабее, то сильнее, словно дом периодически вздыхал, не то от тоски, не то от неги. А может, от зависти к нам. Мне это нравилось.
Я протянула руку и попыталась потрогать пыль. Мое неожиданное счастье открыло глаза и посмотрело на меня.
— Прости меня, — сказала я задумчиво.
— За что? — кажется, он напрягся. Может, решил, что я намерена уйти? Смешной. Это же мой сон, пусть даже ненормально реальный. Значит, мои и правила.
— За то, что не смогу рассказать тебе, что чувствую. О том, какой ты. О том, что было. Я не сохранила этих слов для тебя, потратила их очень давно на кого-то другого.
Я провела пальцем по его щеке и улыбнулась. Помимо того, что я сказала, словами невозможно было выразить и океан других чувств. Например, пьянящее ощущение оттого, что я вижу его лицо. Просто вижу.
— Я же не знала, что это нужно сберечь для тебя. Прости, — еще раз повторила я.
Он перехватил мою руку и поднес к губам. Безмятежно улыбнулся в ответ и спокойно сказал:
— А зачем нужно вообще что-то говорить? Ты же здесь. Этого достаточно.
Мы вышли из дома уже под вечер. Впервые я видела в городе смену времени суток. Солнце садилось. Длинные тени ложились уютно на дорожки и площади. Таинственной тенью, дымкой окутывался маленький садик за высоким забором у соседнего дома. Было тихо-тихо, ни одного прохожего. Мы шли, держась за руки, и молчали. А потом я сказала:
— Я хочу остаться здесь навсегда. С тобой. Давай останемся?
Он помолчал. Что-то не так было в его молчании. Я заглянула ему в лицо:
— Что случилось?
Он ответил напряженно, через силу:
— Вчера там, дома, я чуть не погиб. Моя машина вылетела на встречку, лоб в лоб с дальнобойной фурой. Я едва успел отвернуть. Я не ел и не работал несколько дней до этого. Я приходил сюда и ждал тебя. Я понимаю, что это страшное место, оно затягивает, оно сжирает. Это больше не развлечение. Это не сон. Этот город питается душами. Он пытается отобрать жизнь. Сначала твою, теперь мою. Ему мало просто оставить нас здесь насовсем. Ему нужны наши жизни.
Но я его уже не слушала. Сердце оборвалось в глухую, жадно распахнувшую пасть бездну. Губы онемели. «Чуть не погиб...» Это я. Опять я. Все, что со мной случается, становится бедой для кого-то. Наводнение, пожар, девочка со страшными глазами. Теперь у меня больница, а здесь... Я чуть не убила любимого человека!
— Что ты молчишь? — спросил он нервно. Потянул меня за руку, развернул лицом к себе. — Что ты молчишь? Скажи мне что-нибудь. Я не знаю, фантом ты или нет, но знаю, что мне уже плевать. Я не хочу, чтобы ты исчезала. Я не хочу, чтобы это проклятое место поглотило тебя. Ну что ты молчишь? Скажи мне, как нам остаться вместе?
Я молча покачала головой. Все, что я сумела забыть за последнее время, весь страх и боль вернулись после его слов.
— Этот Город принимает души тех, кто уже и так не хочет жить. — мой голос мне самой показался тихим и бесцветным. — Он ничего с нами не делает, мы сами приходим и отдаем ему последнее. А он скрашивает наши дни. Я была права. Все из-за меня. Я не хочу.
— Я не понимаю, ты о чем? — он растерянным, несчастным взглядом уставился на меня. — Чего не хочешь?
— Того, чтобы с тобой случилось то же самое, что и с теми людьми по моей вине.
Слова шли откуда-то изнутри, оставалось удивляться, как справляются с ними непослушные губы.
— Если я больше не увижу тебя, с тобой ничего не случится.
Он смотрел на меня молча, словно не слыша, только глаза оставались ждущими, внимательными. Черными какими-то. Впрочем, мне все казалось сейчас черным.
— Не уходи, — тихо сказал он одними губами. Я скорее почувствовала, чем услышала это. — Не уходи. Я столько ждал тебя. Я думал, что сойду с ума.
А перед моим внутренним взором вдруг встала страшная картинка: его тело на мостовой и те самые черные глаза смотрят в небо невидящим взглядом. Сердце гулко ударилось о ребра, будто пытаясь выбить их.
— Я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось, — прошептала я, срываясь на всхлип, и, развернувшись, быстро пошла прочь.
Не оборачиваться, иначе не уйду вовсе. Я должна. Я не хочу, чтобы все повторилось. Если я не увижу его больше, он будет жить. Мне наплевать, фантом он или нет. Я люблю его. Я не переживу его смерти, в которой сама же и буду виновата.
Шагов за спиной не было. Он не догонял меня. На углу улицы я не выдержала и обернулась.
Он стоял на том же месте. Просто стоял и смотрел мне вслед. Потом ссутулился, развернулся и медленно зашагал в противоположную сторону.
Это было самое ужасное в моей жизни. День шел за днем, и я понимала это все отчетливей. Меня уже не удивляло, что абсолютно всякое значение потеряли для меня моя слепота и все связанные с ней проблемы. Я забыла о ней под давлением другого, более сильного чувства. Жизнь словно сдирала с меня металлическую стружку... Р-раз, движение, первый слой упал на пол. Я завидовала тем, у кого есть деньги, хорошая работа, связи. Зависть эта не была злой, но противной, нудной, неослабевающей. Здорово, когда есть возможность жить в красивых квартирах, покупать дорогие вещи, путешествовать. Здорово, когда можешь позволить себе многое. Два, движение, и сверху ложится второй пласт снятой стружки. Какие возможности купить сравнятся с возможностью видеть? Возможностью смотреть на небо, читать книги, ходить гулять в одиночестве? Как могут жаловаться на что-то люди, имеющие ноги, руки, глаза, уши, способные решить, что им делать со своей жизнью? Какое право они имеют на это? Почему не ценят того, что у них есть? Ведь им подарен целый мир, целая планета, чудо, равного которому нет и не будет. Которое так просто отобрать и невозможно вернуть. По которому потом будешь плакать горючими слезами.
Но взмах невидимой руки, снова движение — и снова кружится в воздухе стружка. Неважно, все неважно. И могут лететь в пропасть все возможности и чудеса. Их уже не жаль, лишь бы спокойно и ровно бились рядом сердца тех, кто дорог. Даже не так. Лишь бы бились сердца тех, кто дороже не то что всего в этом мире, а всего мира. Вот так просто. Теперь ты сама учишься ценить то, что имеешь. Шлифовка подходит к концу. Удовлетворится таинственный мастер тем, что получилось? Или будет завершать, доводить до совершенства деталь? А плачет ли металл, когда его шлифуют, как я? Ведь ему, наверное, тоже больно.
Единственное, что удерживало меня на плаву, не позволяло бросить все и вернуться в Город, это страх. Из врага он превратился в союзника, рисуя в голове страшные картины и напоминая, что я имею шанс увидеть их в реальности. Я пила снотворное, уже не считая таблетки, клеила на лицо улыбку, утром выходя из комнаты, и ничего не ждала. Чего можно ждать, когда убиваешь любимого человека?
Настал день, когда таблетки закончились. Я вспомнила об этом, уже ложась, когда попросить дойти до аптеки было некого. Родители спали, Славка где-то гулял, его телефон был недоступен. Посидев немного на кровати, я решила вовсе не ложиться до завтра, но едва прикрыла уставшие глаза, как мир вокруг завертелся, заплясал тысячей безумных разноцветных огней, и меня уже никто не спрашивал. Я летела, падала, сжимаясь в комок от страха и ожидания. Я знала, что будет через секунду, и не ошиблась.
В Городе была ночь. Черная, глухая, безмолвная. Холодный, неприветливый ветер поднял волну паники. Где он? Я еще успею, я изменю все...
Я бежала, спотыкаясь в темноте, пару раз даже упала. Порывы ветра били в лицо, ноги оступались. Я бежала и знала, что его здесь нет. Нет, совсем нет, совсем нет, ни живого, ни мертвого, даже тени. Но я все металась по узким улочкам, среди клочьев тумана и черных теней, и не могла остановиться. Я найду, я успею, я все изменю, стучало в голове. Я задыхалась от бега. Не знаю, сколько времени прошло и было ли вообще время. Только темные улицы и дворики, серый туман и ничего вокруг. Пустота...
Я вынырнула словно из черного колодца, задыхаясь, словно все еще бежала по темноте. Сердце билось где-то в горле. Снова страх, новая, еще не изведанная его грань. Ощущение пустоты и потери безжалостно кромсало меня изнутри. Что я наделала? Зачем? Почему я все делаю неправильно? Я сама предложила расстаться, а теперь схожу с ума, любуясь на дело рук своих. Он ушел. Его больше нет в городе. А был ли он? Не придумала ли я сама себе его глаза, руки, дыхание? Может, он был только порождением Города? Моим порождением или уже не моим? И я сама убила его, стерла, как ненужный файл? Сама себя лишила смысла. Дура!
Я вцепилась в одеяло, как утопающая в соломинку. В комнате было душно. Или просто мне не хватало воздуха. Я поняла, что мне надо что-то сделать. Сейчас, немедленно, иначе что-нибудь произойдет, что-нибудь страшное. Я вскочила и пошатнулась. Мир завертелся вокруг, как злобная собачонка возле ног, норовя цапнуть. Я поняла вдруг, что полностью потеряла ориентацию. Пропала картинка. Господи, да я же выросла в этой квартире, этой комнате, я же здесь каждый сантиметр знаю! Коленом я ощущала край кровати, руками, пошарив в темноте, я нашла стену. Первобытный страх грыз меня. Я по-прежнему не понимала, где и что.
— Успокойся, — пробормотала я сквозь зубы. — Ты дома. Все хорошо.
Ничего не было хорошо. Все было очень плохо. Руки отказывались узнавать предметы. Я сделала шаг вперед, налетела на косяк, сшибла стул, судорожно ухватила его за спинку, чтобы не перебудить грохотом всех. Еще шаг. Коротко скрипнула дверь. Одеться. Где я оставила одежду? Не помню. Где-то здесь должна быть дверь в ванную. Не могу найти. Все вокруг меня плыло и качалось. Оказывается, темнота замечательно умеет плыть и качаться. Подышать. Привычный путь вниз, к подъезду, вдруг представился мне бесконечным, тяжелым, незнакомым. Я испугалась, что не дойду. Взять себя в руки, успокоиться.
Я спускалась долго. Каждый шаг был как первый. Уже внизу я обнаружила, что прихватила сумку. Зачем? Когда? Холодный порыв ветра ударил в лицо. Я вдруг ощутила, что до боли хочу услышать человеческий голос. Хоть чей-нибудь. Я выдернула телефон из сумки и защелкала кнопками. Озвучивающая программа не успевала за моими движениями, заикалась и пропускала слоги. Юля. Больше некому.
Я даже не догадалась узнать, сколько времени. Только когда услышала ее сонный голос, сообразила.
— Да, — сказала она.
— Прости, что поздно, — пробормотала я.
— Что случилось? — похоже, она начала просыпаться и явно встревожилась.
— Ты можешь приехать?
— Куда?
— Я здесь, возле дома. Еще раз извини, просто...
— Стой там и не двигайся с места, — перебила она меня. И отключилась.
Я сунула телефон обратно в сумку и закусила губу. Никогда в жизни я столько не ходила по грани жизни и смерти, сна и яви, надежды и отчаяния, как за последние месяцы. Неужели нужно так много потерять, так остро почувствовать разницу между счастьем и его отсутствием, чтобы научиться ценить? Я запрокинула голову. Где-то там, наверху, были звезды. Я знала это, хоть и не видела их. Я теперь знала, что можно чего-то не видеть, но знать. И знание это будет важнее и нужнее, чем образ. И потерять знание страшнее. Знала. И от этого было еще хуже. Я знала, что люблю. Люблю мужчину с темными, такими родными глазами. Люблю образ без имени и возраста. Люблю так, как больше любить не буду. И потеряла знание о том, есть ли он вообще. Был ли, будет или растаял в ночной тьме, как все, что у меня было до него. Заставив почувствовать жизнь. Или это я себя заставила сама.
— Пожалуйста, прости меня, — прошептала я в небо. — Есть ты или нет. Нет, не так. Для меня ты есть. Прости.
В нескольких метрах от меня взвизгнули колеса, хлопнула дверь, процокали каблуки.
— Что? Что случилось? — спросила запыхавшаяся Юля.
Я не ответила, только хлюпнула носом. Она молча подцепила меня под локоть и куда-то повела.
Мы оказались в какой-то ночной кафешке. Тихой и сонной. Юля заказала чай и присела рядом.
— Рассказывай, — велела она.
— Не могу, — сказала я тихо. — Вызовешь бригаду врачей и сдашь в психушку. Да и не знаю я, как об этом рассказывать.
— Прекрасно, — сказала Юля. — Тогда давай о собственных переживаниях.
— Это как?
— Просто. Не рассказывай, что именно случилось. Просто поделись тем, как тебе плохо.
— Попробую. — я постепенно начала успокаиваться. — Кстати, Сергей не будет возмущен тем, что ты ночью уехала одна спасать его непутевую сестрицу?
— Так он же в командировке, только послезавтра вернется, — удивленно отозвалась она. — Я думала, ты знаешь.
— Я ничего не знаю из того, что происходит вокруг меня. — я потерла лоб ладонями. Знобило. — Со мной что-то не так, понимаешь? Нет, не так. Со мной абсолютно все не так. Я в сумасшедшем состоянии уже долго и, как сама понимаю, усугубляю его с каждым днем. Я не знаю, что делать. Я обращалась к психологу и в больнице, когда я там лежала, ко мне тоже присылали специалиста. Бесполезно. Мое состояние не поддается контролю с моей стороны. Я пила успокоительные и снотворные, я пыталась справиться самостоятельно. Каждая попытка сбежать из этого ада... или рая, я уже не знаю... оканчивалась тем, что меня бросало туда с новой силой. Чем больше усилий, тем сильнее летишь назад. Как шарик на веревочке.
Я замолчала и пригубила чай в пластиковом стаканчике. Юля тоже молчала, но я знала, что она слушает.
Потом она сказала негромко:
— Начни жить.
— Что?
— Жить. Как все. Что ты сейчас можешь? Ничего. Ты привязана к дому, месту, заботе близких. Уйди от этой бесконечной опеки, ты не пятилетняя девочка. Ты не можешь победить свою боль, пока не победишь саму себя.
— Я не знаю, зачем мне это, — пробормотала я. — Я не вижу смысла в преодолении препятствий.
— А в чем видишь?
— Ни в чем в последнее время.
— Ну, так тебе все равно надо его где-то искать. Приоритетных направлений нет. Попробуй в этом. Что ты уже теряешь? Мне кажется, хуже уже не будет. Если тебе так плохо, ищи, где лучше. Внутри себя ищи. К тому же обучение самостоятельной жизни поможет тебе не думать.
— Не думать, — пробормотала я. — Кажется, еще немного — и я душу продам за возможность не думать. И не спать.
— Решено! — Юля пристукнула ладошкой по столу. — Завтра идем гулять. Вылезаешь из своей норы и показываешь себя миру, ясно? А там разберемся. Все, давай по домам.
Несмотря на мои возражения, она довела меня до двери квартиры. Сказала, что позвонит с утра.
Остаток ночи я просидела на кровати, даже не раздеваясь. Я должна попробовать снова. Не думать. Не выдумывать. Иначе нельзя. Должна найти смысл в том, чтобы жить дальше. Жить, а не бредить на койке в психушке. Я попробую.
Я открыла глаза от звонка телефона. Кажется, мне даже удалось задремать под утро. И даже ничего не снилось. Звонила Юля.
— Я приеду через полчаса. Собирайся.
— Куда? — пробормотала я. Голова раскалывалась, горло пересохло.
— Едем гулять, — сказала она. Голос ее был бодрым, и я мельком подумала, когда же она успела выспаться.
— У меня есть замечательный знакомый, — продолжила она. — У него дача за городом. Он сегодня звал меня на шашлыки.
— Одну тебя? — уточнила я, сползая с кровати.
— Нет. Там еще народ будет.
— Я не поеду! — заявила я, мгновенно просыпаясь окончательно.
— Поедешь! — категорично заявила в ответ она.
— Нет!
— Да! Поедешь!
— Юля, я не хочу! Там будут люди! Я не хочу быть посмешищем!
— А рыдать по ночам от дикого количества кошмаров хочешь? — осведомилась она. — А пить таблетки годами хочешь? Все, заканчиваем спор. Я буду через полчаса. Приводи себя в порядок, там будут неженатые красивые парни.
И она повесила трубку. Еще пару секунд я растерянно сжимала телефон в руках, потом вскочила и рванула к шкафу. Черт бы побрал эту не в меру активную девицу! Мне даже одеть нечего!
— Хозяин дачи, Кирилл, художник, — рассказывала Юля по дороге. — У него даже выставки проходят. Я с ним на одной такой и познакомилась. Приятный человек, интересный такой, с ним всегда есть о чем поговорить. У него вся компания такая. Вот пригласили нас с Сережей, а он в командировке. Я позвонила и сказала, что приеду с тобой. Думала, вообще не поехать, одной скучно, но тут ты подвернулась. Я, кстати, предупредила Кирилла, что ты... — она замялась, и мы с ней закончили одновременно.
— Особенная, — сказала она.
— Слепая, — сказала я.
— Ну, зачем ты так? — спросила она почти с обидой.
— Не приукрашивай, — попросила я. — Я там никому не интересна.
— Почему? Ну почему человек не может быть интересен просто сам по себе, независимо от своих физических особенностей? Почему ты так думаешь?
Возмущение Юли было настолько искренним, что я даже притихла. Как-то слабо верилось, что она не притворяется, как другие, из жалости, из желания утешить. Я так устала от этого вечного и ненужного желания всего окружающего мира.
— Не обижайся, — попыталась исправить положение я. — Я же ничего не говорю про тебя или твоих друзей. Я вполне допускаю, что они замечательные люди. Но, Юль, пойми, мир не относится ко мне по-другому.
— Бред! — отрезала она, по-моему, еще не вполне успокоившись и не принимая мою точку зрения. — Полный бред! Знаешь, что я тебе скажу? Плохо сделала твоя семья, что окружила тебя такой всепоглощающей заботой. Как в стеклянную банку посадили. Жизнь вроде видна, но абсолютно недоступна. Ты и привыкла, что мир такой же за стенами этой банки, как и внутри. Не думай, что раз они все тебя жалеют, то и другие будут поступать точно так же. Не будут. Мне, допустим, тебя не жалко. А почему должно быть? Потому что у тебя проблемы психологического характера? У меня масса подружек, которые при расставании с очередным парнем сходят с ума гораздо качественнее и заметнее. Ты молодая, красивая, практически здоровая. Ты не дурочка и умеешь распоряжаться своей жизнью. И главное, хочешь это делать. Мне кого жаль, так это твоих родителей, которые не понимают, как вредят тебе!
Выпалив все это, она, кажется, отвернулась. Я откинулась на спинку сиденья. Может, она и права. На фоне всех произошедших за последнее время событий в моей жизни я уже не знала, чему верить. Может, правы все, кроме меня? Привычный мир рушился. Плевать, хуже уже не будет.
— Извини, — пробормотала я. — У меня своеобразные представления о жизни в последнее время.
— Я понимаю, — сказала Юля. — Но и ты пойми. В этом мире много людей, которые просто хотят тебе помочь. Просто, без жалости. Ты сама слишком зациклена на своем заболевании и иногда ведешь себя, мягко говоря, странно. Не надо считать, что тебя все жалеют, и тебя перестанут жалеть. Попробуй.
Я не ответила и прикрыла глаза. Снова пробовать. Не зная, что получится, чем закончится и поможет ли мне. Домой хочу, в свою скорлупу, к потерянной самой себе. Туда, где от меня никто ничего не требует. Именно об этом, кажется, Юля и говорила.
Неприветливый ветер ударил в лицо. Приехали. Я торопливо вылезла из машины, боясь показаться беспомощной. Юля подхватила меня уже рядом с машиной, взяла за руку и потащила знакомиться.
Естественно, по голосам я никого не запомнила с первого раза. Поулыбавшись минут пятнадцать в общей компании, я умолила превратившуюся в фонтан энергии и общительности Юлю отвести меня куда-нибудь подальше и посадить в самый дальний угол. Она нехотя согласилась, заявив, однако, что это портит весь процесс моей адаптации к жизни, о котором она мне говорила. Я пообещала, что непременно вернусь к компании, и вскоре оказалась в стороне от бурной жизни, на каком-то старом, пахнущем теплой древесиной и почему-то скошенной травой бревне. С одной стороны доносились до меня людские голоса, с другой птичьи. Кажется, где-то неподалеку был лес.
Я сидела в полном одиночестве. Народ смеялся, болтал, плыл по воздуху аромат шашлыков. Я напряженно крутила в руках шнурок от кофточки. Звериные инстинкты внутри меня вопили: «Уходи! Чужое! Опасность!» Я еле сдерживалась, чтобы не вскочить и не позвать Юлю, понимая, каким жалким и испуганным будет мой зов. Юля же растворилась в прохладном вкусном воздухе с запахом жареного мяса.
— Скучаете? — раздался сзади голос.
Я вздрогнула. Настолько увлеклась собственными переживаниями, что не расслышала звука шагов, что со мной случалось редко теперь.
Мужчина присел рядом на бревно. Голос у него был интересный, глубокий. Мне даже стало любопытно, как он выглядит.
— Я смотрю, сидите одна. Чувствуете себя неуверенно, да? — он неожиданно коснулся моей руки, дергающей шнурок.
Я невольно огрызнулась:
— А вы бы чувствовали себя уверенно в темноте, полной незнакомых и весьма агрессивно настроенных к вам предметов? — И тут же понизила тон. Мне стало стыдно. Он-то в чем виноват? — Извините. Действительно, я не в своей тарелке здесь.
— Ничего. — он не двинулся с места. — Знаете, я вроде в своей, однако сейчас сижу и кручу в руках бокал. Привычка. Так что ведите себя как посчитаете нужным. Кстати, а почему вы сказали про агрессию? Вам здесь страшно?
— Мне везде страшно, — неожиданно честно сказала я. — Жизнь у меня такая.
— Даже там, где вы привыкли находиться?
Кажется, он заинтересовался, а в его голосе ясно слышалось живое участие. Опять я для кого-то предмет для изучения. Или меня просто раздражает внимание любого вида, обращенное ко мне? Эта мысль впервые пришла ко мне в голову, и я усмехнулась.
— Жизнь везде одинакова для таких, как я. — я поудобнее устроилась на бревне, стараясь не задеть случайно собеседника. — Одна темнота. И интересующиеся тобой люди. Кто в качестве главного жалельщика, кто в качестве ученого с лабораторной мышью в руках.
— Я вас чем-то обидел? — тихо уточнил он.
Я замотала головой:
— Нет.
— Тогда кто-то еще, — констатировал он уже спокойнее. — Кто? Я вызову его на дуэль.
— Да никто. — я улыбнулась и пожала плечами. — Просто это моя жизнь. Одинаковая во всех ее проявлениях. Я учусь принимать ее такой, какая она есть. И привыкаю к отношению людей ко мне.
— Вам кто-то что-то говорил в лицо?
— Нет. Я чувствую это.
Повисла пауза. Потом он сказал:
— Знаете, а это, наверное, черта определенной категории людей. Когда я только начинал карьеру художника, этот тяжкий и неблагодарный творческий труд, мне тоже казалось, что окружающие относятся ко мне как-то странно. Постоянно мерещились смешки за спиной, косые взгляды, мне казалось, что любое сборище прежних друзей замолкает при моем появлении и пытается по-быстрому от меня избавиться.
Только теперь я догадалась, с кем разговариваю. Конечно, художник, это же Кирилл, хозяин дома! А он продолжал:
— А потом мне надоело все. Я решил пусть будет что будет. Смеются, значит, смеются. Я перестал думать об этом и попросту занялся любимым делом. И вскоре в разговоре с одним из друзей я выяснил, что сам придумывал себе все проблемы. Мания величия, так сказать. — он рассмеялся приятным бархатистым смехом.
— Это намек? — поинтересовалась я.
— Это рассказ о себе, — спокойно ответил он. — Просто так. Если он вам не нравится, можете выбросить его из головы. Жизнь, в конце концов, только то, что мы из нее делаем.
— Если не с чем сравнивать получившийся результат, — сказала я.
— А вам есть с чем сравнить?
Перед моими глазами вспыхнуло лицо любимого человека, его улыбка, улицы Города. Вызолоченные столбики пыли в старом, заброшенном доме... Я тряхнула головой.
— Господи, — сказал Кирилл неуверенным голосом. — У вас так изменилось лицо. Будто в ворота рая заглянули.
Я опять улыбнулась. Почти угадал.
— Кирилл! Кирюха! — завопили от мангала, откуда неслись самые дразнящие запахи.
— Я пойду. Не уходите никуда, — сказал он, вставая. — Я серьезно. Я хочу узнать о вас побольше. Вы невероятно интересная личность.
Ага, как же. Я зато не хочу ничего о себе рассказывать. Но я кивнула в его сторону и опять вежливо улыбнулась.
Он ушел, а через минуту на меня налетела Юля.
— Вот ты где! — воскликнула она. — Пойдем поближе.
— На сегодня хватит, — твердо заявила я. — Мы скоро домой?
Она вздохнула:
— Ладно, давай еще полчасика — и поедем. Тебе совсем не нравится здесь?
— Меня люди раздражают, — честно сказала я. — Все. Любые. Домой хочу. Обещаю тебе, что мы еще куда-нибудь с тобой выберемся. Только давай не сегодня.
Она опять вздохнула, но согласилась. И мы вскоре отправились домой.
— Давай! — подбадривала меня Юля. — Ну, давай, еще шаг!
Я закатила глаза и сделала шаг. Немедленно врезалась в бордюр и зашипела от боли. Пальцы в кроссовке свело судорогой.
— Ты сначала тростью, — прокомментировала Юля. — Вперед, чтобы территорию определить.
Я нечленораздельно рыкнула на нее, и она вздохнула. Мы обе понимали, что учительница из нее никудышная, а ученица из меня не дай бог никому. Я с самого начала не хотела принимать Юлину идею учиться ходить с тростью, но она почти силой вытащила меня на улицу и заставила попробовать. А в результате я едва ковыляла на отбитых обо все местные бордюры и машины ногах, владельцы тех самых машин раз десять выбегали на вой сигнализации и тихо материли нас. Впрочем, недостаточно тихо, чтобы мы не слышали. А результата не было. Юля утверждала, что было бы намного лучше, если бы мы отправились в парк, где и дорожки ровнее, и машин нет, и вообще проще тренироваться. Я отказалась наотрез. Во-первых, там будет намного больше любопытных глаз, а во-вторых, ходить-то мне все равно в этом дворе, а не в парке. Вот и буду привыкать.
— Я больше не могу! — простонала я, прислоняясь к внезапно возникшей передо мной стене. Предметы вообще возникали сегодня внезапно, а трость страшно мешала ориентироваться так, как я привыкла. Мозг терял картинку, я путалась и только еще больше раздражалась.
— Давай постоим, — предложила Юля, подходя ко мне.
— Давай, — безнадежно согласилась я. Осознание того, что она не отстанет, пока я не привыкну к этой проклятой трости или не убьюсь окончательно, было тоскливым.
— Знаешь, а про тебя Кирилл спрашивал, — вспомнила она вдруг. — Ему вообще нравятся неординарные люди. Вот и тобой заинтересовался. Предлагает приехать еще как-нибудь.
— Может быть, как-нибудь, — проворчала я, отлепляясь от стены.
— Не хочешь?
— Не хочу. Ничего не хочу.
— Ну и глупо, — сказала Юля. — Ты не веришь, что можешь быть интересна?
— Давай закроем эту тему, — попросила я.
— Нет, подожди... — она насела на меня конкретно. — У тебя же никого нет. В чем проблема пообщаться?
— Нет, — медленно сказала я. — Никого нет.
Мы с ней не заметили даже, что идем рядом, и я действительно определяю тростью дорогу. Это как-то само собой получилось.
— Это из-за этого парня, который недавно женился? — уточнила Юля.
— Кого? — не поняла я.
— Ну, этого, я не помню, как его зовут.
— Я тоже, — серьезно сказала я.
Юля вздохнула.
— Тогда я ничего не понимаю. Ты настолько уверена, что не можешь быть счастлива, что даже не пробуешь?
Я улыбнулась. Подумалось внезапно, что я заново учусь улыбаться. Как и ощущать какие-либо эмоции. Они не были такими живыми и яркими, как хотелось бы, но они были. Чахленькие зеленые ростки на пепелище. А еще я училась спать спокойно. Вторую ночь я спала без таблеток, без снотворного. И мне ничего не снилось. Вообще. Ни Города, ни черной тьмы под закрытыми веками. Ничего. Я была свободна. Та самая свобода, которой я так жаждала последние месяцы. Глупая и ненужная свобода. Что ж, пользуюсь тем, что есть.
— У тебя получается, — заметила наконец Юля, захлопала в ладоши, как ребенок.
— Пока еще не очень, — буркнула я, явно показывая, что тоже довольна. — Не расслабляться.
Круг по двору, еще круг, еще круг. На душе было как-то грустно. Ну вот, добилась. Дальше что?
Устав от занятий, мы присели на лавочку передохнуть.
— Ну вот, — удовлетворенно сказала Юля. — Так постепенно и жить научишься.
— В каком смысле жить? — усмехнулась я, подставляя лицо теплому сентябрьскому солнцу.
— Ну, сама передвигаться, сама заниматься чем-то, бывать где-то.
— И ты думаешь, это жизнь?
— А что? — удивилась она искренне.
— Жизнь... — медленно сказала я. — Жизнь — это фонтаны. Это солнце на губах, даже если погода пасмурная. Это ты в каждой щебечущей над головой птичке. Это... это чья-то рука в твоей.
— Ну, не знаю, — как-то завороженно пробормотала Юля.
— Ты моего брата любишь? — спросила я.
— Конечно! — она почти возмутилась.
— Тебе сильно нужно было бы ходить в магазин и заниматься другими повседневными делами, если бы вы расстались?
Она замолчала, и я чувствовала, как меняется ее настроение. Забавно, но человеческое молчание говорит иногда намного больше, чем слова.
— Можно, я спрошу? — тихо поинтересовалась она спустя несколько минут.
Я знала о чем. И не ошиблась.
— Откуда ты это знаешь? Не может так говорить тот, кто этого не испытывал.
Я помолчала, понимая, что никогда и никому не скажу, где я это испытала. А потом предложила:
— Ну что, еще кружок?
Юля не настаивала на ответе. Молча поднялась и взяла меня за руку.
Тишина. Ничего. Ни следа тех бурь, что трепали меня недавно. Даже страха не было. Мне ничего не было надо и ничего не хотелось. Давалось все неожиданно легко. Я ходила самостоятельно, училась расплачиваться в магазине, благо приборов для незрячих было придумано великое множество, в том числе и определитель денег. Не радовало это. Впрочем, ничего не радовало. И не огорчало. Каждое достижение приносило искреннее счастье моим близким, этого, кажется, было достаточно для меня. Я напоминала самой себе пустыню. Днем жара, солнце выжигает все, ночью холод, в нем невозможно выжить. Пусто. Ни плохого, ни хорошего. Я заставляла себя что-то делать, чтобы занять себя. Одним из таких занятий стало приготовление еды.
Мысль про картошку пришла в голову внезапно. Собственно говоря, а почему я не могу ее почистить? Как это делать, руки помнят, лежит у нас дома все на местах, годами неизменных, так что найду и картошку, и нож, и мусорный пакет. Попробуем. Я решительно двинулась на кухню.
Мама заглянула туда, придя из магазина, в самый разгар моей борьбы с немытым овощем.
— А что ты делаешь? — поинтересовалась она.
— Картошку на ужин чищу, — буркнула я.
— А, — несколько неуверенно сказала мама. — Картошку. Ага. Ну да, картошку на ужин. Не буду тебе мешать, — и на цыпочках ушла в комнату.
Я хмыкнула про себя.
Дочистив уж не знаю как, я попросила маму помыть и поставить варить плоды моих усилий. Кажется, от каждой картофелины осталось меньше половины, но мама была просто счастлива. И не преминула сообщить об этом, когда все уже собрались за столом.
— А ужин сегодня готовило наше солнышко, — гордо заявила она, расставляя тарелки. — Сама.
— Правда? — удивился папа. — Здорово! Давно не пробовал твоей стряпни, дочка. Честно говоря, уже соскучился.
— Да ладно, чего вы, — буркнула я. — Подумаешь, великий подвиг совершила, картошку почистила.
Мне было уже слегка неуютно. Благо вмешался Славка.
— Так ты сама чистила? — уточнил он.
— Ну да.
— Заметно. Она же чищенная только наполовину.
— Где? — подскочила я.
Звякнули тарелки, которые я чуть не сбила на пол.
— Шучу, шучу. — он фыркнул и зачавкал. — Вкусно, правда.
— Слава! — укоризненно сказала мама.
— Я тебя убью, — пообещала я, садясь на место.
— Ага, — невнятно пробормотал он, жуя. — Если поймаешь.
— Я дождусь своего часа, не беспокойся!
За столом воцарился мир. Пока мы разговаривали ни о чем, я все время прислушивалась к себе. Еще одна маленькая вершина покорена. Я убедилась, что могу сделать и это. Не забыла как. Легче стало? Нет. Обрадовалась? Нет. На душе было легко, бездумно и холодно. Как в пустой комнате. Что значит, так и надо.
Я пришла в Город еще раз. Снова была ночь. Маленькая зеленая луна мягко освещала спящие улицы. Тихий ветерок гулял в одиночестве между крышами домов. Я брела по знакомым мостовым, чувствуя, как утекают они из-под каблуков. как минуты. как струи воды. Как блики света. Неотвратимо. Навсегда.
В полной тишине, теплой и пушистой, как пыль времен, я присела на ступеньки каменной лестницы у фонтана. Там, откуда мы с ним впервые отправились гулять. Кольцо замкнулось.
Маленькая птаха слетела вниз с ближайшего дерева, пробежалась, подпрыгивая по бортику фонтана, и уставилась на меня блестящим глазом.
— А я здесь в последний раз, наверное, — сообщила я ей. Было невыразимо тоскливо и тяжело, хотелось поговорить хоть с кем-нибудь.
Птаха наклонила головку и подумала, наверное: «Почему?»
— Я не смогу больше сюда приходить. Нет смысла. Здесь больше не будет так, как раньше.
«Будет по-другому».
— Не надо по-другому. Никак уже не надо. После того, что было...
Я вытерла холодные и почему-то мокрые щеки ладонями. Неужели плачу?
— Я не вернусь сюда больше, — повторила я. — Пора заканчивать со снами.
«А ты знаешь, что будет дальше?»
— Да, — сказала я птичке. — Я своими руками избавлюсь от последнего в жизни места, где я вижу. Единственного.
«И не страшно? Снова терять, теперь уже сознательно, теперь уже навсегда».
— Ничего в этом мире не бывает навсегда. И мне уже не страшно. Самое страшное, что могло случиться со мной, уже случилось. Он не вернется. Он умер. Он умер, и вместе с ним умерла душа этого Города. Ничего страшнее уже не будет. Смерть зрения лишь слабая тень страха. Мне нет больше места здесь.
Луна светила сочувственно. Я сидела на холодных каменных ступеньках и плакала беззвучно. Птичка побродила еще немного по бортику и взлетела, скрывшись в темноте. Город был непривычно тих и ласков ко мне. Прощаясь. Прощая. Благословляя и отпуская. Я встала и начала подниматься вверх. Нечего было больше ждать. Я знала, что не будет знакомых шагов и голоса. Я знала, что еще немного, и не смогу покинуть место, где была счастлива так недолго. Нужно идти. И не оборачиваться до самого верха. Только там, один раз. Чтобы последним увиденным мной стал он, мой Город. Мой сон. Моя жизнь, по сравнению с которой та, другая, не стоила ничего. Прощай.
Через месяц у Юли и Сергея намечалась свадьба. У будущей невесты образовалась масса хлопот, поэтому ее попытки окунуть меня в активную жизнь временно прекратились. Я была и рада, и расстроена одновременно. Конечно, такая резкая смена образа жизни и перелом всех прежних мыслей и привычек нервировали меня не на шутку. Но, с другой стороны, я очень привязалась к общительной и не умеющей скучать Юльке. Мы искренне подружились, делились планами и интересами. Единственное, о чем я ей не рассказывала, это Город. Я никому не хотела рассказывать об этом. И самой вспоминать было тяжело, куда уж тут в слова это оформить.
Я поняла, на что способна человеческая сила воли. Сознательные попытки забыть прошлое, выбросить его из головы давали свои плоды. Серая пелена затягивала видения невероятно красивых улиц. Я привыкала жить без них. Но знала точно, что никогда не привыкну жить без своего странного фантома, образа, созданного мной или не мной — неважно. Боль просто спряталась внутри, притихла на какое-то время, чтобы куснуть потом, когда я останусь одна и ничем не буду занята. Я вздыхала и принималась что-то делать, звонила Юле и спрашивала, чем могу помочь в подготовке, осваивала новые блюда на кухне, стараясь ничего не разбить, не разлить и не рассыпать, выходила погулять. Последние два занятия превращались в сложный, напряженный и в какой-то мере увлекательный квест. Зато времени думать точно не оставалось. Зато я привыкала к собственной жизни. Было нелепое ощущение, что я столкнулась с ней лицом к лицу только тогда, когда стала решать поставленные ею проблемы. Тогда же я стала принимать ее.
Я училась принимать жизнь, а она училась принимать меня. Вокруг меня начинали происходить события, уже не скользившие мимо сознания. Приходили и уходили люди, и они были мне интересны. Я не просыпалась, но и не спала больше так глубоко и беспробудно. Я начинала верить в то, что есть настоящее. Не будущее, нет, до этого мне было далеко. Но сегодняшний день пробуждался по утрам вместе со мной и исчезал, когда я вечером закрывала глаза. Это было несложно и хорошо. От меня не требовалось принимать решения, бояться, страдать. Даже то, что Юля называла борьбой за жизнь, обучение самостоятельности, не приносило проблем. Все получалось просто. Кстати, я начинала понимать ее точку зрения. Мне действительно многие хотели помочь. Просто так, без жалости. В это я тоже теперь верила.
А еще мне ничего не снилось. Даже легких теней и картинок из детства, как бывало до Города. И это было здорово. Это единственное, что по-настоящему радовало. Было бы трудно смотреть обыкновенные сны после Города. Я бы не удержалась от сравнения. Или искала бы подобие, похожие черты, знакомые места. И лица...
От одной этой мысли меня охватила почти физическая боль. Как обвившаяся вокруг плеть. Я страшным усилием заставила себя не думать. Вернуться в привычное состояние спокойной апатии. Легче, спокойней, дышим ровнее. Ты уже умеешь справляться. Грустно только, что делать это придется до конца жизни....
Это напоминало шаги по лестнице. Каждый новый требовал усилий, но и добавлял света в мою жизнь. Лестница поднималась вверх, я шла вверх. Новый день, новая ступенька, новый виток, новый луч. Тяжело и одновременно просто. Я поняла, что двигаться проще, чем стоять на месте. Я перестала бояться окружающего мира. И мне уже было неважно, какими путями я к этому пришла.
Свадьба стала своеобразным выпускным экзаменом. Я передвигалась сначала по ЗАГСу, потом по ресторану под руку со Славкой, непрерывно комментировавшим происходящее в своей обычной манере. И по-настоящему наслаждалась праздником, царящей вокруг суматохой и веселой толпой. Я больше не чувствовала взглядов, даже если они и были. Хотя Славка трагическим шепотом и утверждал, что на меня глазеют больше, чем на невесту. Нечего, мол, было одевать настолько открытое платье. Я похихикала и отмахнулась.
В той же толпе меня нашел Кирилл.
— Вы с кавалером, — печально сказал он. — Здравствуйте. Кажется, я опоздал.
Ему не нужно было представляться, я хорошо запомнила его голос, такие редко встречаются.
— С удовольствием от него избавлюсь, — сказала я. — Он меня уже довел своими шуточками.
Кирилл ошеломленно замолчал, явно удивленный моим высказыванием по поводу моего же молодого человека. Но этот молодой человек тут же испортил весь эффект, заявив недовольно:
— Я тоже с радостью отдохну от тебя, сестричка. Ты сама способна довести кого угодно.
— Я спасу вас обоих! — рассмеялся отмерший Кирилл и решительно перевесил меня к себе на локоть.
Славка тут же исчез в шумной толпе.
— Хотите шампанского? — предложил Кирилл, уводя меня в сторону.
Судя по звуку, мы перешли в ту часть ресторана, где было поменьше народу.
Мы перебрасывались фразами ни о чем. Кирилл заметил, что мое настроение с последней нашей встречи заметно улучшилось. Я ответила, что у меня каждый день все меняется. Он сделал комплимент моему внешнему виду, и я ему поверила. Удивительно, еще пару месяцев назад мне и в голову не пришло бы верить. Да и разговаривать с посторонним человеком было бы в разы сложнее.
Кирилл отошел за еще парой бокалов шампанского, я повернулась к окну, туда, откуда чувствовала кожей пробивающиеся сквозь оконное стекло лучи солнца. Прикрыла глаза и тихо улыбнулась. Я знала теперь совершенно точно. Я буду жить. Не будет больше попыток покончить с собой, больниц, психологов, таблеток. Страха. Боли. не будет ничего из того, что было. Будет что-то новое. Другие неприятности, другие проблемы, другие страхи. Я буду жить. Так, как сумею. Так, как захочу. Несмотря ни на что.
Я, не открывая глаз, снова улыбнулась и неизвестно кому прошептала:
— Спасибо.
Я медленно подошла к кассе. Вроде никого. Продавщица видела меня уже в третий раз, привыкла. Я ее узнавала по резкому запаху духов.
— Вот, пожалуйста. — я осторожно выложила на ленту покупки и достала кошелек. С деньгами было пока трудно, даже раскладывание на разные кармашки не помогало, чаще всего приходилось просить о помощи при подсчитывании.
Несчастный кошелек, словно стремясь избежать долгого, нудного копания в нем, дернулся, как живой, и вылетел из рук. Монеты со звоном рассыпались по полу. Я пробормотала ругательство, не в силах сдержаться. И тут знакомый голос сзади произнес:
— Можно, я помогу?
Слишком знакомый. Слишком. Боль и страх были такими, словно меня располосовали чем-то острым. Язык примерз к зубам, руки перестали слушаться. Я молча присела, шаря по полу, ничего не отвечая, но он уже был рядом, тоже сидел на корточках, и его руки, касаясь моих, собирали монетки. Вязь касаний, паутина, накатывающий прилив. Какими нежными могли быть эти руки, какими надежными и заботливыми! Сердце, отчаянно поскуливая, тонуло в воспоминаниях. Это он. Точно он. Этот голос, эти руки. И я. Черные очки, белая трость. И не надо объяснений.
Мы встали, когда монеты на полу закончились.
— Двести тридцать рублей, — скучным голосом проворчала продавщица. Она устала ждать нерасторопную покупательницу и ее помощника.
Я высыпала зажатые в ладони деньги, бросила сверху две бумажки. Вроде верно. Пробормотала: «Спасибо», — неизвестно кому. Уйти, уйти, подальше. Думать, что ошиблась, что привиделось, то есть прислышалось, что...
Он спросил за моей спиной:
— Девушка, а вы мне никогда не снились?
— Нет, — сказала я.
Быстрые шаги справа. Трость резко уткнулась в его ботинки.
— Врешь, — тихо сказал он.
Мир замер, растянулся на мгновение в вечность. Воздух дрожал вокруг рваными клочьями. Продавщица за нашими спинами затаила дыхание. Подобных спектаклей у нее в магазине еще не было.
— Ты помнишь меня? — спросил он тихо. — Или это был только мой сон?
Я молчала. И слышала, как все медленней и медленней бьется его сердце. Как и мое.
— Скажи мне, что я сумасшедший, что ты не понимаешь, о чем речь, и я сейчас же уйду, — сказал он.
Я молчала. Медленней, все медленней. Один удар в вечность. Один на двоих. И ледяной воздух один на двоих. Каждому по последнему глотку, по последней капле до наступления конца. Сейчас он все поймет. Или я не отвечу и он извинится и уйдет. Я чувствовала, как тянет он последнюю секунду до отчаяния. Тянет, вытягивая нервы и себе, и мне. Боясь расстаться с болью, чтобы повстречать пустоту.
— Сними очки, — попросил он. — Пожалуйста.
И я не выдержала.
— Не надо, — сказала я, слыша бешено ускоряющийся ритм сердец. — Не надо. Давай оставим все как есть, пожалуйста.
Он понял. Дернулся. Выдохнул. И, шагнув ко мне, снял эти проклятые очки. А потом прижал меня к себе. И воздух стал теплым. И колотились как бешеные сердца, обгоняя друг друга.
— Я думал, что сошел с ума, — пробормотал он где-то над моей головой. — Странные сны, в которых приходит девушка. И она стала для меня всем. Забрала меня без остатка. А потом исчезла. Я вглядывался в каждое женское лицо на улице, ища тебя. Я пил и буянил с друзьями, стараясь забыть тебя. Я уже в психушку готов был лечь. Я почти сошел с ума без тебя и одновременно с тобой. А ты здесь. Вот так просто, здесь.
— Все не так, как там, где мы виделись раньше, — отозвалась я. Слова давались с невероятным трудом. — Посмотри на меня. Посмотри на мои глаза.
Он за подбородок приподнял мое лицо.
— Я нашел тебя, — просто сказал он. — Я вижу самые любимые глаза в мире. Я знаю, какими они умеют быть. Разве хоть что-то еще важно?
«Самые любимые глаза» наполнились слезами. Больше сдерживать их я просто не смогла. И казалось, в размытых пятнах соленой влаги я вижу его лицо.
— И тебе на самом деле все равно? — спросила я.
— Нет, конечно. Я теперь люблю тебя еще больше, — заявил он и, чуть помедлив: — Прости, что не догадался сразу. Тебе было бы легче.
Я совсем разрыдалась. Впервые за несколько лет не от обиды, не от злости. От облегчения. Больше не нужно бояться, мучиться, сомневаться, стесняться, прятаться. Словно накипь слезает с души. Все закончилось. Больно и хорошо настолько, что хочется немедленно умереть.
Каким-то чудом мы оказались на лавочке возле магазина. Мой спутник уткнулся лицом в мои волосы, вдыхая знакомый запах. Я вдруг подумала, что это очередной сон, просто другой, но все равно сон, все не по-настоящему. Испугалась, ущипнула себя за руку. Он перехватил мои пальцы, сжал.
— Я здесь, — сказал он. — И это больше не сон.
Я кивнула. Ничего говорить не хотелось. Он вдруг наклонился к моему уху и таинственно прошептал:
— Знаешь, во всей этой истории есть один самый загадочный и невыясненный до сих пор момент. И он, признаюсь, мучает меня до сих пор.
— Какой момент?
— Ну, даже не момент, скорее вопрос...
— Какой? Ну, скажи!
Он еще пару секунд помолчал, доводя мое любопытство до точки кипения, а потом выпалил:
— Как тебя зовут?
Как давно я так не смеялась! Так же искренне и облегченно, как только что плакала. А отсмеявшись, ответила:
— Надя. А тебя?
— Артем.
Я снова засмеялась, от избытка эмоций. А потом, повинуясь интуитивному порыву, протянула ладони вперед. И почувствовала, как на них мягко ложатся целых четыре мира. Наш сон. Явь. Мир картинок. Мир чувств. Ветром, тополиным пухом, звездной пылью, дыханием, смешиваясь, оседают они на ладони. Трепетные, ждущие чего-то нового и прекрасного.
— Ты чего? — удивленно спросил он.
— Протяни руки. И глаза закрой, — велела я.
Он послушался.
— Чувствуешь? — спросила я.
— Что именно?
— Солнце. Я дарю его тебе. Теперь ты можешь его потрогать. Только не подсматривай.
Он притих. Потом удивленно пробормотал:
— Спасибо.
Мы сидели. Он с солнцем, подаренным мною, я с притихшими мирами. И то и другое было невозможно, но нам было наплевать.
— Надя, а как ощущается солнечный зайчик? — спросил он внезапно.
— Теплый, — не задумываясь, отозвалась я. — И когда бежит по руке, чувствуешь, как быстро-быстро перебирает лапками.
— Ужас, сколького я не знаю! — он снова обнял меня, будто боясь, что я сбегу.
— Я расскажу тебе, — легко пообещала я.
Расскажу. Подарю новый мир, в котором тоже можно быть счастливым. Если захочешь. У меня их много. Они все теперь для нас. Целых четыре мира на двоих. И если он еще не понял этого, то я научу, расскажу, поделюсь. Мне теперь ничего не страшно.