Обезьяна

Михаил не любил обижаться на судьбу. Чего на неё, бестолковую, губы дуть? Поскачет вокруг тебя, подразнится, да и присмиреет. Куда ей с человеком спорить? Только придерживаться таких мыслей удавалось не всегда. Особенно когда негодница ухитрялась-таки подставить подножку и уронить носом в чавкающую грязь. А потом смеяться и показывать пальцем. Выкусил? Загордился? Решил, что у тебя всё хорошо? А зря.

Сегодня у него был выходной. Только бумаги в контору завезти. А на обратном пути он зашёл в магазин за хлебом. И случайно подслушал разговор двух стоящих в очереди перед ним женщин. Обе были молоды, лет двадцать пять – двадцать восемь, хорошо одеты и волновала их явно одна и та же тема.

– Нет, ты представляешь? – жаловалась первая. – Штукатурка прямо с потолка сыпется. Берёт и сыпется. И двери в комнаты не закрываются. Косяки перекосило, и всё. Сверху не проходит, а внизу щель в три сантиметра.

– И это новая квартира? – уточнила вторая. Первая энергично закивала и с жаром сообщила:

– И дом новый, как нам риэлтор сказала. Ну и строят же теперь! Нет, ты представляешь? Там, где мы до этого жили...

Вторая презрительно поджала губы.

– Ну ты как маленькая, честное слово. Что, не знаешь, кто на наших стройках работает? Алконавты да неудачники после ПТУ. Не уверена, что их там хоть читать учат. Разве нормальные родители нормального ребенка туда отдадут? Ясно же, что нет. Вот и идут всякие обезьяны. А потом такое творится.

– А ещё воруют не в себя, – поддержала первая. – Живи потом в таком кошмаре и мучайся, чтоб им пусто было.

Михаил выбрался из очереди и ушёл без хлеба.

Выйдя за территорию магазина, он остановился. Поднял голову. Небо морщилось. Осень, уже раздетая и разутая, в серых лохмотьях, оставшихся от ярких нарядов, обнимала город длинными холодными руками. Пахло скорым дождем. На душе было никак. Противно. Он знал, про какой дом говорили женщины. Михаил со своей бригадой работали на нём год назад. Да, те самые вороватые обезьяны. Те самые, кто, по мнению собеседниц, никогда и ни за что не пошёл бы на стройку добровольно. Можно было бы оправдаться тем, что привезли плохой материал, что дом, по требованию заказчика вставший на краю обрыва – плохая идея, что от них, строителей, мало что зависело. Но зачем? Да и перед кем? Судьба мерзко хихикнула над ухом – может, я не твоя? Подкидыш? Может, тебе талантливым актёром надо было стать? Или полярником? А ты вот такое делаешь. С восемнадцати лет и до сегодняшнего дня. Слышишь, что про тебя люди говорят? Ответить ей было нечего.

«Может, и правда?» – с тоской подумал Михаил. «Ведь не в первый раз слышу. Язык к небу прилипает, если нужно где-то назвать профессию. Неудобно. Ничего-то большего не добился. И ничего не умею. Вот уж действительно, тупой работяга».

Слышал действительно не впервые. И каждый раз на душу ложился невесомый, но неприятный осадок. А сегодня то ли осень виной, то ли дождь, который всё собирался, но пока не собрался, но неприятно было во сто крат сильнее. Михаил даже грудь слева рукой потёр. Показалось, что кольнуло. «А что ты хотел, с такой работой?» – зло сказал он себе. «Не мальчик уже, по лесам прыгать. Раньше нужно было думать, раньше, какую профессию выбираешь. А теперь, в сорок, что уж».

С безвозвратно испорченным настроением, забыв про хлеб, он зашагал по осенней, в грязных разводах луж, дороге.

Его дом стоял в частном секторе. Небольшой, но добротный, крашеный зелёной краской, с белыми пластиковыми окнами. От деревянного забора к крылечку вела отсыпанная гравием дорожка. Маленькая беседка из переплетённых прутьев, Светины клумбы, низкие ветви яблони. У самой калитки Михаил столкнулся с сыном и его приятелем.

– ...значит, работает он в адвокатской конторе и рассказывает..., – уловил он обрывок разговора. Увидел, как, не скрываясь, с тоскливой завистью смотрит на того сын. И болезненно сморщился. Ну да, отец-юрист уж лучше, чем отец-строитель, кто бы спорил.

Заметив его, мальчишки поздоровались. Показалось, или Стёпка поспешил отвернуться? Михаил поторопился пройти мимо.

– Миш, ты? – выглянула из кухни жена Света.

– Я, – буркнул он.

– Застегни, пожалуйста.

Она шагнула навстречу, протягивая на ладони цепочку с кулоном. Потом повернулась спиной и подняла волосы у шеи. Михаил вздохнул. Перекинул кулон вперед и попытался подцепить крошечную застёжку. Не вышло. Капризный серебряный язычок не ощущался огрубевшими подушечками. Чтобы потянуть время и попробовать ещё, Михаил спросил:

– Стёпка куда намылился?

– К приятелю.

Жена стояла, покорно удерживая волосы. Шея у неё была длинной, красивой, с нежной и совсем не старой ещё кожей. Так и не скажешь, что их сыну пятнадцать. Девчонка девчонкой. А он возится тут своими неловкими лапами с криво обрезанными ногтями. Поцарапает ещё, бестолочь.

Застёжка снова выскользнула. Чувствуя, как внутри волной поднимается злость, он потянул за цепочку сильнее.

– А ты?

– А у нас у завуча юбилей, – отозвалась жена. – Решили вечером посидеть в её кабинете. Всё-таки человек в школе почти тридцать лет работает. Да и тётка, в целом, неплохая, её у нас уважают все.

Цепочка тоненько треснула. И порвалась. Кулон со стуком упал на пол. Михаил выматерился и сунул в ладонь жены обрывки. Она отпустила волосы и глянула на него через плечо.

– На работе что? – спросила грустно. И это стало последней каплей.

– Всё! – взревел он. – Всё! Вся работа, чтоб её так-перетак.

Цапнул с вешалки куртку и выскочил во двор.

Растрёпанное серое небо беззвучно плакало. Не дождь, так, мелкая холодная морось. Земля во дворе раскисла, грязь хлюпала под ботинками. Тоже, наверное, плакала. Поддержать компанию, что ли? Михаил криво усмехнулся, поднимая лицо вверх и прикрывая глаза. Нет уж. Куда ему, грубому и брутальному? Он постоял немного, а потом сел на крыльцо. Обратно, в тёплое нутро дома не хотелось. Ступени скрипнули под немалым весом. Или не ступени, колени. То-то не первый месяц порой от их нытья по ночам просыпается. А жаловаться хоть той же жене стыдно. Ему же не семьдесят, в конце концов.

Хлопнула дверь. Рядом с ним простучали каблуки, остановились. С негромким шелестом раскрылся зонт.

– Не сидел бы ты здесь, простудишься, – сказала Света.

– Цел буду, – вяло отозвался Михаил. И добавил:

– Извини за цепку. В выходные пойдем и новую купим.

– Да чёрт с ней, – пожала плечами жена. – Всё равно под это платье она не смотрелась. Бусы лучше. А ты всё равно не сиди. Я там пельмени купила, свари, как проголодаешься.

Он кивнул. Света вздохнула. Наклонилась, легко поцеловала его в лоб и ушла. Михаил сидел, глядя на дорогу, виднеющуюся за забором.

Город у них маленький. Не до того, чтоб Михаил знал в лицо всех жителей. Но до того, чтоб он помнил в лицо большинство домов. Ими, построенными, отремонтированными, запроектированными, но так и не появившимися на свет, а не годами, он мерял собственную жизнь. Две многоэтажки на Ленина. На первую он пришел практикантом.

– Я тебе любые документы подпишу, – сказал ему тогда прораб. – Только на работу каждый день выходи. У меня рабочих во как не хватает, – и провел ладонью по горлу.

А во время постройки второй он познакомился со Светой. Чётвертый этаж заканчивали, когда он впервые поцеловал её на дискотеке. Ещё всё обещал на высоту взять, показать город как на ладони. Так и не взял.

На Декабристов он работал над трёхэтажкой, когда родился Стёпка. Мобильника у него с собой не было, и все окрестные дома и домишки слышали, как трое его подчинённых хором орали ему на леса:

– Иваныч, у тебя сын! Сы-ы-ын! Слышишь? Тьфу, глухой пень, не слышит! Сы-ы-ын!

Он слышал. Просто застыл на какое-то время, как дурак, глупо улыбаясь. Оказалось, мать бригадиру позвонила, тот и велел передать новости.

Здание на окраине. Как та улочка называлась? Не помнит. А вот сломанную ногу очень даже. Хорошо, срослась быстро. Но Светка всё равно намучилась с ним. Год, когда это случилось, не помнит. Улицу не помнит. Ходил ли Стёпка уже в школу или нет, не помнит. А трещину над подъездом, прямо по фасаду, помнит. Из-за неё бригадира чуть не уволили. Перед самой сдачей в ночь её замазывали.

Жилые дома, торговые центры, офисные здания. Иногда Михаила тянуло прогуляться по городу. Перебрать их, как фотографии в альбоме. Вспомнить смешную или грустную историю о каждом. Посмотреть, кто там теперь живет или работает. Прикоснуться к стенам и беззвучно сказать:

– Привет. Узнаёшь? Да, я. Ну, как ты тут?

Он скучал по ним, как по родным. Он любил свою работу. Ту, которая, наверное, достойна только презрения. Ту, из-за которой его стыдится сын и косо смотрит жена. Как там сказала та барышня? На стройку идут из ПТУ, где вряд ли даже читать учат? Нет давно ПТУ. Впрочем, какая разница. Он и пятой части не читал того, что читала и чему училась Света, преподаватель русского и литературы. И высшего образования нет, не требовалось. И руки-грабли. Он с новым приступом раздражения глянул на упирающуюся в колено правую ладонь. Только бетон мешать и умеют, а что посложнее, то норовят испортить. Точно подмечено – обезьяна.

Дождь то прекращался, то начинался снова. Кто-то сильно обидел небо, и оно теперь выплакивало ту обиду, временами стараясь успокоиться и убедить себя, что всё ерунда. Получалось. А потом снова безудержно капали мелкие горькие слёзы. В ладонь Михаила, опущенную на влажные доски крыльца, ткнулось что-то совсем уж мокрое. Он вздрогнул и поднял глаза.

Рыжий домашний пёс Марс долго наблюдал за сидящим без дела хозяином. Присматривался, пытался понять, что тот делает. Зачем мокнет? Не смог и теперь, выбравшись из старой покосившейся будки, вопросительно тыкал его носом и заглядывал в глаза.

– Что, приятель? – спросил Михаил. – Чего тебе?

И потрепал пса по холке. Марс подумал немного, потом сел рядом на ступеньку, потянулся и лизнул человека в лицо.

– Спасибо, – пробормотал Михаил. И почувствовал, как вместо раздражения душу затапливает стыд. Надо же было так разнюниться. Собственная собака утешает. Он выдохнул сквозь зубы и вытер лицо рукавом. Дождь, мелкий холодный дождь. Небо плачет. Его взгляд вдруг упал на собачью будку. Сколько ей лет? Кажется, Марсу она досталась от прежнего владельца. Доски прогнулись, крыша просела, щелей видимо-невидимо.

– Знаешь что, – сказал он собаке. – Это никуда не годится.

Сидевший рядом Марс молча стукнул хвостом по ступеням.

– Никуда, – повторил Михаил и поднялся. – А ещё знаешь что? Я тебе новый дом построю. Я умею, веришь?

Марс тихонько заскулил. Михаил улыбнулся. Плечи сами собой задвигались, расправляясь.

– Я умею, – повторил он.

С будкой он провозился до самых сумерек. В сарае нашлись подходящие доски, но пришлось немало пилить и строгать. Потом сколачивать. Сообразительный Марс, поняв, что от непогоды лучше пока спрятаться под крышей крыльца, там и улегся. Пристроил морду на лапы и внимательно наблюдал за хозяином. Изредка, когда Михаил разгибал усталую спину и поглядывал на него, вскидывал голову и стучал хвостом. Мол, продолжай, мне нравится, я поддерживаю. Поддерживает он, ишь ты. Михаил улыбался. Да, дом не из кирпича или бетонных блоков. Да, не следить за тем, как мешают цемент и возводят стены. Всё проще и своими руками. Зато здесь и сейчас ждёт и смотрит тот, кому этот дом нужен. В этом доме будет тепло и сухо, будут надёжные стены и крыша. В нём будет хорошо, пусть и обычной собаке. Он, Михаил, постарается.

Небо всё ещё плакало, утирая слёзы тёмно-серыми платками. Один, второй, скомкать и отпустить плыть за уже неразличимый горизонт. Сквозь вечернюю хмарь проступали зажигающиеся огни. Фары машин, витрины, окна соседских домов. Вернулся Стёпка. Потоптался возле отца, рассматривая почти законченную будку, и выдал:

– Круто получилось. Блин, жалко ты меня не подождал.

Михаил разогнулся, глянул на сына.

– Зачем?

– Так вместе делали бы, – не понял его Стёпка. – Ты бы показал, как делать, а я потом Дёньку научил бы. Видел бы ты, в какой конуре его Лайма живёт.

Он хихикнул над собственной шуткой и пошёл к крыльцу, на ходу почесав вскочившего Марса за ухом. Зашёл в дом, но тут же высунулся обратно.

– Па, на тебя пельмени варить?

«Я же ничего не слышал», – вдруг понял Михаил. «Мало ли о чём говорят подростки. Мало ли что обсуждают. Мало ли почему у Стёпки было такое выражение лица».

– Вари, – сказал он.

Мобильник зазвонил, когда они доедали.

– Мишка, – сказала Света. – Ты меня не встретишь? Думала, завхоз подвезёт, а у него дела, и он уже уехал.

– Не выходи на улицу, там дождь, – предупредил он, поднимаясь. – Я скоро.

– Я с зонтом, – засмеялась Света.

– Всё равно. Жди в холле.

И повторил сказанную женой на прощание фразу:

– Простудишься.

Фонарь у дома горел тепло и неярко. Похолодало. Михаил застегнул куртку до горла. В новой будке завозился Марс. Высунулась рыжая морда.

– И ты не мокни, – сказал ему Михаил. – Сиди дома.

Дома. Дом. Он снова построил кому-то дом. Какой удивительный привкус у этого слова. Ему нравится. Он любит свою работу, а, значит, она не может быть плохой.

– Эй, дружище, – шепнул он плачущему небу. – Давай, прекращай. Всё не так уж и плохо. Честное слово.

И, улыбнувшись темноте, шагнул к калитке. А то Света уже наверняка заждалась.