Ценою и длиною

Кофеварка заурчала, задребезжала внутренностями и плюнула паром. Старая, зараза, со дня на день откажется работать. А он без кофе не выживет.

Арсений поморщился и потёр лицо руками. Кофе нужен был как воздух. И привычен приблизительно так же. Опять не выспался. Бессонница, чтоб её. Возраст, наверное. Сорок пять — не подарок. Мои года — моё богатство? Ага, если бы.

Из тонкого носика кофеварки всё-таки потекла тёмная струйка в подставленную чашку. Мысли переключились на сегодняшний день. Сейчас проснуться, собраться и в издательство.

— Опять этот осёл будет готов удавиться за каждую копейку, — скупо пожаловался Арсений кофеварке. Впрочем, не привыкать. У них с издателем всегда были непростые отношения. И с каждым годом они становились всё сложнее. Каждый из них приобретал всё больше опыта противостояния и всё чаще прощался с нервными клетками.

— Фиг я ему уступлю, перетопчется, — пробормотал он, пробуя кофе на крепость. Это его заработок в конце концов. Если раньше, много-много лет назад, ему хотелось нести в массы доброе и светлое, писать для своего читателя, делиться со всем миром собой, то теперь ему хотелось тишины. И нормальных денег за работу. И было уже всё равно, кто его вообще читает, такого известного и великого. Да хоть бы и вообще никто.

Он вспомнил, как вчера случайно услышал разговор двух редакторов в издательстве. Не замечая, что дверь в коридора приоткрыта, они азартно обсуждали его, Арсения.

— С ним же невозможно общаться, — возмущался один. — Слова цедит сквозь зубы, на тебя не смотрит. Зазнался.

— Просто циничная сволочь, — припечатал второй.

Арсений усмехнулся. Ну да, циничная. Возможно даже сволочь. И? Живут и такие, и ничего.

За стеной раздались вопли. Привычно ругались соседи. Он поморщился. В одиночестве есть свои плюсы. Видеть каждое утро одно и то же лицо он бы не смог. Ему и зеркала хватает. И никто не орёт, как вот эти вот.

Допил кофе. Натянул старые джинсы. Давно пора было купить новые. Но его мучил вопрос — а эти тогда куда? Выбрасывать жалко. А двое носить не получится, задница-то одна. Причесался, собрал папки с бумагами. Нужно было ещё поработать с договором, чем они с издателем и занимались уже неделю. Летний ветер, пахнущий утренней Москвой, шевелил занавески на окне. Дверь за спиной закрылась с тихим стуком. Дома осталась ждать старая, уставшая от жизни подруга-кофеварка.

Спускаясь по лестнице, он насвистывал что-то бравурное. На площадке второго этажа поливала цветы соседка.

— Доброе утро, Виктория Андреевна, — поздоровался, останавливаясь. — Как дела?

— Да всё так же, Арсений.

Он не любил, когда его называли по имени-отчеству. Казалось, это звучит с насмешкой. Для самоопределения хватало имени. Для самоуважения тоже.

Соседка поболтала в воздухе лейкой, прислушалась к глухому бульканью и продолжила:

— Вчера вот только с дачи приехала. Едва-едва всё успела за выходные прополоть. Хотела и Машеньку взять с собой, но она наотрез отказалась.

— Как она, кстати?

Арсений прислонился бедром к перилам. Виктория Андреевна всплеснула руками:

— Да по-прежнему, ждёт писем каждый день, нервничает. Почтальон к нам уже ходить боится.

— Всё так же пишет таинственный поклонник?

— Пишет, — вздохнула соседка. — И как! Машенька давала читать, так я проплакала потом всю ночь. Так красиво, так... Не знаю, кто это, но дай бог ему здоровья. Маша только этими письмами и живёт. Уже год, как муж этот, чтоб его, бросил нас, а она всё

никак, никак. Если б не письма эти, так и не знаю, не вставала бы с постели, не ела и не пила бы.

Виктория Андреевна готова была говорить о наболевшем раз за разом, снова и снова переживая и переживая произошедшее. Весь подъезд знал эту историю и слышал её неоднократно. И Арсений подозревал, что не только подъезд, но и ближайшие магазины, и поликлиника, и пенсионный фонд. Она всё говорила и говорила, а Арсений слушал и слушал. И отчётливо понимал, как выглядит жизнь, сосредоточенная на одном человеке. Сжавшаяся тугой пружинкой, свернувшаяся тёплым котёнком, спрятавшаяся бабочкой в коконе. И это ощущение было знакомым, щекочущим под кожей.

— Маша даже света боялась поначалу, — вещала соседка. — Шторы задёргивала и одеялом с головой накрывалась. Лучше б плакала. А то лежала и молчала.

«Как она вообще умудрилась замуж выскочить», — подумал Арсений, машинально кивая.

Маша была мотыльком на вечном пути к свече. В ворохе мелко подрагивающих крылышек, тонких пальчиков и распахнутых тёмных ресниц пряталась беззащитная покорность судьбе и детская вера в чудо. Маша была частью другого мира, призрачного, невесомого, кем-то когда-то нарисованного. Каждый раз, заглядывая в её широко раскрытые серые глаза, Арсений чувствовал, что проваливается в бездну, туда, где облака под ногами.

— Целый роман, — говорила соседка. — Целый роман. Каждое новое письмо кусочек. Буквально на страничку, а не оторваться. Маша, когда первое получила, даже не открыла сама. Я ей прочитала. Смотрю — слушает. А на следующий день ещё одно, потом ещё. А потом она сама к почтальону вышла и забрала. Теперь ждёт каждый день. Только б этот добрый человек писать ей не перестал, а то что же тогда будет?

Арсений хмыкнул.

— Роман длиною и ценою в жизнь, — сказал он. — Звучит гордо.

Виктория Андреевна закивала, а он спохватился.

— Прощу прощения, мне на работу пора. Передавайте привет Маше.

Вряд ли Маша помнит, кто он такой, но сказать было нужно.

Арсений вышел из подъезда и зашагал к остановке. Машины у него не было, автомобилистов он не любил и находил особенное удовольствие в трехэтажных выражениях в адрес несчастных. А передвигаться можно и на метро. Всё равно быстрее.

Город горел от солнца. Ещё не злое, но уже невыносимо яркое, яростно весёлое, оно вызолачивало миллионы вывесок и реклам, рассыпалось всполохами на миллиардах стеклянных граней, резало на полосы тени под деревьями. Москва жарко дышала и шумно бурлила под ним. Привычно захотелось заткнуть уши, привычно же через мгновение Арсений перестал всё это замечать. Подземный переход, два поворота. Кнопка светофора. Надо бы купить сигарет у метро. Бешеная стайка детей чуть не сшибла его с ног, многоголосо извинилась и понеслась дальше. Никогда он не любил детей. Их всегда слишком много.

Ещё поворот. Длинная улица. Магазин. И на углу раритет, висящий прямо на стене древний синий почтовый ящик. Как положено, с белым номером и полукруглой железной открывашкой сверху. Вполне рабочий почтовый ящик, это Арсений знал точно.

Он подошёл, дёрнул скрипнувшую открывашку. Достал из кармана белый конверт. Как всегда, бумага скользнула внутрь бесшумно. Как всегда, он зачем-то пожелал про себя добраться благополучно. Пройти через недра ящика, сумки почтальона, некий загадочный распределитель. Чужие руки и взгляды. Огонь, воду и медные трубы. Счастливо дойти до получателя лучшему творению всей его бестолковой жизни. Роману в письмах длиной в жизнь. И ценою, кажется, тоже.

Железная створка хлопнула. Арсений отвернулся и, не взглянув больше на синий антиквариат, зашагал к метро. Итак, сигареты, бутылку воды ещё и на работу. День обещал быть долгим.