А.В. Воронцов, секретарь Правления СП России
Екатерина Рогачёва из Смоленска успешно окончила в прошлом году дистанционные Курсы литературного мастерства под моим руководством. На одном из занятий состоялось обсуждение отрывка из ее повести «Город» — об ослепшей девушке, — который всем понравился. 22 апреля 2016 года в Москве, на заседании ЛИТО «Точки» при Совете по прозе Союза писателей России, состоялось обсуждение всей повести, и вновь она получила высокую оценку. Мы единодушно рекомендовали предложить повесть «Город» для издания в журнале «Москва».
Екатерина молодой автор, но ее, увы, постиг тот же недуг, что и героиню повести. В других случаях я бы не стал упоминать об этом обстоятельстве, но мы-то должны понимать, что автору куда труднее писать прозу, нежели зрячим людям.
Повесть Екатерины Рогачёвой «Город» оставила у меня ощущение чего-то сильного, пронзительного, настоящего. Это не ученические штудии, не упражнения в стиле, не проба пера — это полноценная проза, проза боли и любви. Ничего мы не найдем здесь лишнего — ни длиннот, ни повторов, ни пустых красивостей, ни лишних героев, ни боковых, второстепенных сюжетов. Здесь все на месте, как в хорошей музыке, композиция стройна, ритм безукоризнен, каждая тема нова. Может быть, это оттого, что описано несчастье и мы ощущаем страдания слепой героини «обнажившимся сердцем», как писал Андрей Платонов? Может быть, но несчастье не такая уж редкая тема в литературе, а часто и причина того, что человек хватается за перо, как утопающий за соломинку. Однако не все — далеко не все! — могут и о несчастье написать так, чтобы мы не вынимали из себя сострадание, а почувствовали все описанное так, словно оно произошло с нами, в нашей жизни.
Это проза, повторю, берущая не только своей темой, но и высоким для начинающего писателя художественным уровнем. Вот деталь — разбитая чашка слепой героини. Мать говорит ей: «— Всего лишь чашка, купим новую».
«— Да, — медленно повторила я. — Купим. Только я уже не буду знать, как она выглядит. Никогда. А эту я помнила.
Минус еще ниточка оттуда сюда».
А вот прекрасный пейзаж Е.Рогачёвой — пейзаж выдуманного героиней Города: «Город ждал меня. Рыжее небо выливалось струйкой в чаши его двориков, стекало расплавленными каплями по стенам домов. Деревья шумели листвой в потоке ветра, цветочные ароматы толстыми кольцами лежали на земле, при малейшем ветерке расползаясь невидимой сетью».
Или возьмем впечатляющий эпизод с пожаром в Городе-видении: «Малышка еле переставляла ноги, прижимая к груди обгорелую фигурку какого-то игрушечного, некогда пушистого зверька. Я глянула на нее и застыла. У маленького ребенка было лицо старого человека.
Будто почувствовав мой взгляд, девочка подняла голову и встретилась со мной глазами. У меня застучали зубы. Это были страшные глаза, пустые и безжалостные. В них не было больше ребенка. В них не было ничего. Глаза мертвой рыбы более живые. Лучше бы девочка плакала».
Безусловно, одна из самых сильных сторон этой повести — когда героиня осознает, что снящийся ей Город прямо зависит от ее состояния. Он не отдушина в другой мир, как она поначалу полагала, а нечто такое, с чем мы, писатели, имеем дело в выдуманной нами действительности. Ведь роман, повесть — это не просто некий большой текст, но еще и его проживание. И ты не просто его читаешь, а живешь несколько дней некой параллельной жизнью. Если так, то перед нами некая иная реальность, действующая по своим законам. Вроде бы должно быть иначе: ведь это мы придумали эти законы, и персонажи должны вести себя в строгом соответствии с ними. Но так только в теории. Создав мир определенных персонажей с их характерными особенностями, мы будем выстраивать их действия в соответствии с присущей им психологией, а не психологией вообще. Даже ребенок, играя, наделяет своих героев определенной свободой выбора, а что уж говорить о писателе? Настает момент, когда герои перестают быть нашими марионетками: мы скорее предугадываем их поступки, нежели направляем их. Героиня же «Города» словно видит ситуацию с другого конца: мир ее снов, поначалу будто бы независимый от ее реальной жизни, вдруг обретает эту зависимость.
Но впечатление от Города снов не было бы столь сильным, если бы мы всего лишь понимали, что он существует по тем же законам, что и произведение прозы с присущей ему таинственной автономией героев. Екатерина Рогачёва вдруг резко расширяет ее границы. Оказывается, встречающиеся ей в Городе люди снятся ей ровно в такой же степени, в какой она снится им, реальным. И кто-то из них понимает то же самое, что и она: благополучие или неблагополучие этого мира таится в них самих. «Это мой сон, и меня не устраивает, что по нему бегают всякие психопатки!» — говорит парень, помешавший ей броситься в воды призрачной реки Города. Таков баланс добра и зла и в вымышленной художественной реальности, и в той реальности, где мы существуем на самом деле. Вскоре героям предстоит встретиться и в реальной жизни, где, может быть, помощь героини нужна ему не меньше, чем его — ей в Городе снов. Но как раз этот момент в повести не прописан, и это можно отнести к ее недостаткам. Однако трудно представить, что повесть начинающего писателя будет совершенно лишена недостатков. В целом же мы имеем дело с оригинальным, сильным, хватающим за душу произведением. И может быть, ее создание было для автора тем же самым, что и для героини «Города» возможность преодолеть свое несчастье.
Екатерина молодой автор, но ее, увы, постиг тот же недуг, что и героиню повести. В других случаях я бы не стал упоминать об этом обстоятельстве, но мы-то должны понимать, что автору куда труднее писать прозу, нежели зрячим людям.
Повесть Екатерины Рогачёвой «Город» оставила у меня ощущение чего-то сильного, пронзительного, настоящего. Это не ученические штудии, не упражнения в стиле, не проба пера — это полноценная проза, проза боли и любви. Ничего мы не найдем здесь лишнего — ни длиннот, ни повторов, ни пустых красивостей, ни лишних героев, ни боковых, второстепенных сюжетов. Здесь все на месте, как в хорошей музыке, композиция стройна, ритм безукоризнен, каждая тема нова. Может быть, это оттого, что описано несчастье и мы ощущаем страдания слепой героини «обнажившимся сердцем», как писал Андрей Платонов? Может быть, но несчастье не такая уж редкая тема в литературе, а часто и причина того, что человек хватается за перо, как утопающий за соломинку. Однако не все — далеко не все! — могут и о несчастье написать так, чтобы мы не вынимали из себя сострадание, а почувствовали все описанное так, словно оно произошло с нами, в нашей жизни.
Это проза, повторю, берущая не только своей темой, но и высоким для начинающего писателя художественным уровнем. Вот деталь — разбитая чашка слепой героини. Мать говорит ей: «— Всего лишь чашка, купим новую».
«— Да, — медленно повторила я. — Купим. Только я уже не буду знать, как она выглядит. Никогда. А эту я помнила.
Минус еще ниточка оттуда сюда».
А вот прекрасный пейзаж Е.Рогачёвой — пейзаж выдуманного героиней Города: «Город ждал меня. Рыжее небо выливалось струйкой в чаши его двориков, стекало расплавленными каплями по стенам домов. Деревья шумели листвой в потоке ветра, цветочные ароматы толстыми кольцами лежали на земле, при малейшем ветерке расползаясь невидимой сетью».
Или возьмем впечатляющий эпизод с пожаром в Городе-видении: «Малышка еле переставляла ноги, прижимая к груди обгорелую фигурку какого-то игрушечного, некогда пушистого зверька. Я глянула на нее и застыла. У маленького ребенка было лицо старого человека.
Будто почувствовав мой взгляд, девочка подняла голову и встретилась со мной глазами. У меня застучали зубы. Это были страшные глаза, пустые и безжалостные. В них не было больше ребенка. В них не было ничего. Глаза мертвой рыбы более живые. Лучше бы девочка плакала».
Безусловно, одна из самых сильных сторон этой повести — когда героиня осознает, что снящийся ей Город прямо зависит от ее состояния. Он не отдушина в другой мир, как она поначалу полагала, а нечто такое, с чем мы, писатели, имеем дело в выдуманной нами действительности. Ведь роман, повесть — это не просто некий большой текст, но еще и его проживание. И ты не просто его читаешь, а живешь несколько дней некой параллельной жизнью. Если так, то перед нами некая иная реальность, действующая по своим законам. Вроде бы должно быть иначе: ведь это мы придумали эти законы, и персонажи должны вести себя в строгом соответствии с ними. Но так только в теории. Создав мир определенных персонажей с их характерными особенностями, мы будем выстраивать их действия в соответствии с присущей им психологией, а не психологией вообще. Даже ребенок, играя, наделяет своих героев определенной свободой выбора, а что уж говорить о писателе? Настает момент, когда герои перестают быть нашими марионетками: мы скорее предугадываем их поступки, нежели направляем их. Героиня же «Города» словно видит ситуацию с другого конца: мир ее снов, поначалу будто бы независимый от ее реальной жизни, вдруг обретает эту зависимость.
Но впечатление от Города снов не было бы столь сильным, если бы мы всего лишь понимали, что он существует по тем же законам, что и произведение прозы с присущей ему таинственной автономией героев. Екатерина Рогачёва вдруг резко расширяет ее границы. Оказывается, встречающиеся ей в Городе люди снятся ей ровно в такой же степени, в какой она снится им, реальным. И кто-то из них понимает то же самое, что и она: благополучие или неблагополучие этого мира таится в них самих. «Это мой сон, и меня не устраивает, что по нему бегают всякие психопатки!» — говорит парень, помешавший ей броситься в воды призрачной реки Города. Таков баланс добра и зла и в вымышленной художественной реальности, и в той реальности, где мы существуем на самом деле. Вскоре героям предстоит встретиться и в реальной жизни, где, может быть, помощь героини нужна ему не меньше, чем его — ей в Городе снов. Но как раз этот момент в повести не прописан, и это можно отнести к ее недостаткам. Однако трудно представить, что повесть начинающего писателя будет совершенно лишена недостатков. В целом же мы имеем дело с оригинальным, сильным, хватающим за душу произведением. И может быть, ее создание было для автора тем же самым, что и для героини «Города» возможность преодолеть свое несчастье.